Мои литературные предпочтения стабильны и скучны. Я люблю классику, русскую и американскую. Поэтому в 9 случаях из 10 я читаю либо американский, либо русский роман. И вам никогда не убедить меня почитать какой-то там Шантарам или Вакансию, когда впереди у меня "Братья Карамазовы", "Американская трагедия", "Доктор Живаго", "Ночь нежна" и "Камера обскура".
Не нужно подсовывать мне то, что вы называете стихами. Это просто смешно. После того, что написал Бродский, всем остальным графоманам, считающими себя поэтами, лучше пустить пулю в лоб (сборник стихов Н.Класс, Ахматова и Цветаева - не в счет). Я не могу говорить об этом спокойно, потому что, если я читаю подряд 3 стихотворения Бродского, у меня начинает сильно биться сердце. От обилия образов и мыслей я захлебываюсь. Нечто похожее я испытаваю только, когда смотрю балет.
Я увлеклась, как обычно. А всего-то хотела выложить очередные цитаты из рассказов Толстого. Эти рассказы произвели на меня очень сильное впечатление, есть в них какая-то демоническая и хаотичная притягательность Достоевского, проблема выбора, христианские мотивы, гуманизм и жестокость, страсть и раскаяние. Я читала не отрываясь даже на светофорах.
"Крейцерова соната", "Дьявол", "Хозяин и работник", "Отец Сергий", "После бала", "Фальшивый купон", "Алешка Горшок", "Корней Васильев" - все можно перечитать по нескольку раз.
Так вот:
"Да чем же худо образование? - чуть заметно улыбаясь, сказала дама. - Неужели же лучше так жениться, как в старину, когда жених иневеста не видали даже друг друга? - продолжала она по привычке многих дам отвечая не на слова собеседника, а на те слова, которые она думала, что он скажет"
(с) "Крейцерова соната"
Она, музыка, сразу, непосредственно переносит меня в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал музыку. Я сливаюсь с ним душою и вместе с ним переношусь из одного состояния в другое, но зачем я это делаю, я не знаю. Ведь тот, кто писал хоть бы Крейцерову сонату, — Бетховен, ведь он знал, почему он находился в таком состоянии, — это состояние привело его к известным поступкам, и потому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого. И потому музыка только раздражает, не кончает. Ну, марш воинственный сыграют, солдаты пройдут под марш, и музыка дошла; сыграли плясовую, я проплясал, музыка дошла; ну, пропели мессу, я причастился, тоже музыка дошла, а то только раздражение, а того, что надо делать в этом раздражении, — нет. И оттого музыка так страшно, так ужасно иногда действует. В Китае музыка государственное дело. И это так и должно быть. Разве можно допустить, чтобы всякий, кто хочет, гипнотизировал бы один другого или многих и потом бы делал с ними что хочет. И главное, чтобы этим гипнотизером был первый попавшийся безнравственный человек.
А то страшное средство в руках кого попало. Например, хоть бы эту Крейцерову сонату, первое престо. Разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам это престо? Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое и говорить о последней сплетне. Эти вещи можно играть только при известных, важных, значительных обстоятельствах, и тогда, когда требуется совершить известные, соответствующие этой музыке важные поступки. Сыграть и сделать то, что настроила эта музыка. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии, чувства, ничем не проявляющегося, не может не действовать губительно. На меня, по крайней мере, вещь эта подействовала ужасно; мне как будто открылись совсем новые, казалось мне, чувства, новые возможности, о которых я не знал до сих пор. Да вот как, совсем не так, как я прежде думал и жил, а вот как, как будто говорилось мне в душе. Что такое было то новое, что я узнал, я не мог себе дать отчета, но сознание этого нового состояния было очень радостно. Всё те же лица, и в том числе и жена и он, представлялись совсем в другом свете.
(с) "Крейцерова соната"
Чем меньше имело значение мнение людей, тем сильнее чувствовался бог.
(с) Отец Сергий